138
Глава 8
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ ПРУССОВ.
ЖИЛИЩА. БЫТ И ХОЗЯЙСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Рис. 39. Раннесредневековые поселения и оборонительные валы в земле пруссов. C.140.
Рис. 39. Раннесредневековые поселения и оборонительные валы в земле пруссов(продолжение).
Рис. 40. План городища Грачевка. C.141.
Рис. 41. Остатки помещений, вскрытые на городище Грачёвка. C.142.
Рис. 42. Находки в помещении 3 городища Грачёвка. C.143.
Рис. 43. Реконструкция (10, план (2) и разрез (3) столбового жилища на селище Малиновка. C.145.
Рис. 44. Возведение прусского столбового дома (по X. Г. Поделю). C.146.
Рис. 45. Инвентарь погр. 64 могильника Ирзекапинис . C.155.
Рис. 46. Земледельческие орудия пруссов. C.158.
Рис. 47. Реконструкции конского снаряжения из погр. 45 могильника Ирзекапинис . C.161.
Рис. 48. Развёртки таушированных изображений на втулках прусских копий. C.162.
Рис. 49. Детали конского снаряжения из погр. 59 могильника Ирзекапинис. C.165.
Рис. 50. Янтароносные месторождения в Юго-Восточной Балтии. C.166.
Рис. 51. Трассы янтарной торговли в римское время. C.167.
Рис. 52. "Звериноголовые" фибулы видивариев. C.168.
Рис. 53. Трассы янтарной торговли в V-VIII вв. C.140.
Рис. 54. Трассы янтарной торговли в эпоху викингов. C.140.
Рис. 55. Инвентарь погр. 15 могильника Ирзекапинис. C.140.
Рис. 56. Трассы янтарной торговли в начале орденской эпохи. C.140.
Интерес к памятникам поселенческой археологии междуречья Ногаты и Деймы, возникший у археологов только в 20-30-х гг. XX в., в лучшем случае концентрировался на изучении раннесредневековых оборонительных сооружений (Engel С., 1932а, S. 53, 54). Работы велись так называемыми "пробными раскопами", вскрывавшими небольшую часть площади памятника, причём поселенческий материал римского времени археологов Пруссии не интересовал. Первый опыт комплексного изучения поселения пруссов был предпринят Ф. Д. Гуревич, в 1949-1956 гг. изучавшей городище Грачевка и Логвиново на Самбии (Зеленоградский р-н Калининградской обл.). В послевоенные годы в южной части прусского ареала небольшие по площадям раскопки на городищах VI-XIV вв. проводили польские коллеги. Как справедливо считает подведший итог этим работам А. Я. Павловский, укрепленные поселения Погезании и Помезании нуждаются в длительных стационарных исследованиях (Pawl-owski A. J., 1990, S. 60-63). Автор этих строк в 1979-1980 гг. проводил спасательные раскопки на селищах Малиновка и Клинцовка-Каменка (Зеленоградский р-н Калининградской обл.), где были обнаружены жилые постройки VI-X вв.
Предлагаемая сводка жилых и хозяйственных построек в земле пруссов призвана определить их место в единой системе домостроительства западных балтов, основные черты которой определены в работах В. В. Седова (Седов В. В., 1975), В. Даугудиса (Daugudis V., 1978, р. 24-28) и Г. Забелы (Zabela G., 1995, р. 107-110).
В предлагаемой работе собрано 25 строительных комплексов (Кулаков В. И., 1990а, с. 12-17, 47-45), подавляющую часть которых можно с уверенностью считать остатками жилых помещений. Территория, с которой собран материал, представляет собой находки в западной части прусского племенного ареала - места наибольшей плотности раннесредневековых городищ (рис. 39).
Значительная часть представленного в данной работе материала происходит из раскопок городища Грачевка. В ходе этих работ практически полностью
139
вскрыта мысовая, малая площадка городища, размеры которой - 45 х 20 м (рис. 40). Культурный слой в ее юго-восточной части после завершения работ в 1951г. был охарактеризован Ф. Д. Гуревич следующим образом: "Верхний слой, захвативший камни вала, простирался на глуб. до 0,8 м. Далее, на глуб. 0,82-0,85 м шел слой черно-коричневой земли с очень небольшим количеством находок, ниже которого на глуб. 0,30-0,50 м (в целом - на глуб. до 1,30- 1,50 м. - В. К.) начинался слой горелой земли и немногочисленных камней нижнего горизонта" (Гуревич Ф. Д., 1951, с. 559). Нижний слой Ф. Д. Гуревич относит к первой половине I тысячелетия н. э. на основе находок фрагментов керамики с лощением, с защипами по венчику и с прорезным орнаментом (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 353, 354). На глубине от 0,25 до 1,54 м, т. е. в пределах всех вышеописанных слоев, автор раскопок обнаружила девять прямоугольных в плане каменных кладок. Эти комплексы, внутри которых обнаружены как очаги с обкладкой из камней, так и скопления угля в открытом грунте, Ф. Д. Гуревич считает остатками столбовых жилых построек эпохи раннего средневековья (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 365-367). Такая датировка жилищ идет вразрез с хронологией, данной автором раскопок слоям, вскрытым на малой площадке городища. Скопления мелких камней, открытые по восточному краю раскопа, автор трактует как "каменные мостки" или как остатки конструкции вала.
К сожалению, абсолютное восстановление картины расположения и конструкции вскрытых Ф. Д. Гуревич построек Грачевки невозможно. В отчетах и публикации памятника отсутствуют профили бортов раскопа, большинство камней не имеют глубинных замеров, не разнесены находки в пределах обнаруженных жилых комплексов, остатки керамической коллекции в основном депаспортизованы, местонахождение основной части керамики неизвестно. Единственно возможным путем исследования явилось сведение воедино планов раскопов 1949-1951 гг. Последнее дало возможность выдвинуть предположение о наличии в восточной части раскопа остатков двух построек столбовой конструкции (рис. 41), несущие столбы которых были укреплены у основания кладками из мелких камней, среди которых остались пустые пространства (возможно - ямы?) округлой формы, являющиеся следами столбов. Эти кладки частично перекрываются прямоугольными в плане кладками, сложенными из обращенных плоскими сторонами вверх крупных камней. Оба варианта кладок по виду различны. Находки, сделанные на городище Грачёвка (рис. 42), позволяют отнести время существования его позднего строительного горизонта к XII - сер. XIII в. (см. ниже).
Раскопками Ф. Д. Гуревич на площадке городища-1 Логвиново, имеющей размеры 60 х 30 м, вскрыта площадь ок. 200 кв. м, то есть примерно четвертая часть всей площадки. Первый раскоп располагался в западной части площадки, второй - в восточной, у основания внутреннего вала, ограничивающего городище с напольной стороны. Второй вал шел параллельно восточнее. В раскопах обнаружен культурный слой толщ, до 0,5 м. В обоих раскопах встречены скопления камней, которые соответствуют остаткам пяти жилищ. Кладки, обнаруженные здесь, близки по виду и параметрам кладкам городища Грачёвка. Среди камней построек городища Логвиново обнаружено от одного до трех от-
141
крытых очагов округлой формы, окруженных камнями. В двух случаях очаги имеют глиняные поды. Как и жилища Грачевки, постройки Логвиново, как полагает Ф. Д. Гуревич (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 365-367), также имели стены столбовой конструкции. На самом деле, реально можно считать столбовым только пом. (4), северо-восточный угол которого, обнаруженный в северной прирезке участка 2, представляет собой скопление ям с углистым заполнением. Документация раскопок городища-1 Логвиново, вскрывших остатки не менее пяти построек, содержит в ряде случаев глубинные замеры камней, распо-
143
ложение основных находок в пределах жилищ. Однако, как и для Грачевки, для жилищ Логвиново невозможно распределить по отдельным жилым комплексам керамический материал. Кроме того, нет уверенности, что обнаруженные жилища вскрыты в пределах небольших раскопов ("участков") полностью. Местонахождение основной части керамической коллекции из раскопок городища- 1 Логвиново неизвестно.
Городище Беляны Велке, расположенное на побережье Вислинского залива, раскапывалось М. Хафткой. Площадка городища имеет площадь 750 кв. м. Пять раскопов, заложенных по краям площадки, вскрыли примерно пятую часть общей площади памятника, не более 1180 кв. м. В раскопе 1, у подножия ограничивающего площадку с напольной стороны вала, обнаружены остатки жилища со столбовой конструкцией стен. Комплекс относится к позднему слою городища, датируемому по керамике XII-XIII вв. В это время, как считает автор раскопок (Haftka M., 1966, S. 150), городище являлось убежищем, уничтоженным крестоносцами в 1237 г. Нижний слой, датируемый по керамике VI-VII вв., остатков жилищ не содержал.
Раскопки на селище-2 Малиновка производились Балтийской экспедицией ИА АН СССР в 1979 г. (Архив ИА РАН, Кулаков В. И., 1979, № 7560). Раскоп, заложенный на селище в ходе спасательных работ, вскрыл 100 кв. м, что составляет седьмую часть предполагаемой площади памятника. Культурный слой в раскопе - серый суглинок толщиной от 0,4 до 0,8 м. На уровне предматерика в северной части раскопа обнаружены остатки столбового пом. 1, с раз-
144
валом печи-каменки (рис. 43), в южной части раскопа - северо-восточная часть углубленного в землю пом. 2. Здесь находилась печь с остатками глиняного свода и четырьмя последовательно сооружавшимися полами. Обнаруженные находки позволили датировать пом. 1 - IX-X вв., пом. 2 - X-XI вв. Материал из печи пом. 2 находит прямые аналогии в погребениях X-XI вв., расположенных в 0,6 км южнее могильника Ирзекапинис. Возможно, что жители селища-2 Малиновка хоронили умерших на этом могильнике.
Работы, произведенные Балтийской экспедицией ИА АН СССР в 1980 г. на селище-3 Клинцовка-Каменка, вскрыли 120 кв. м, примерно девятую часть предполагаемой территории селища (Архив ИА РАН, Кулаков В. И., 1980, № 7777). Культурный слой в раскопе - плотный, слабозолистый суглинок, толщиной до 0,5 м. В южной части раскопа обнаружено пом. 1 - бессистемное скопление ям от столбов и кольев, не позволившее выявить очертания постройки, являвшейся, скорее всего, хозяйственным сооружением. К северу от пом. 1 обнаружен углубленный в грунт котлован, окруженный по периметру столбовыми ямами - пом. 2. В пределах жилища обнаружены остатки открытого, ограниченного камнями очага, к северу от пом. 2 - развал камней второго очага. Дата этого жилища, судя по обнаруженной здесь керамике, - VI-IX вв.
Представленное выше состояние исследованности поселений пруссов пока не позволяет дать развернутую классификацию жилищ и, по состоянию исследованности памятников археологии Янтарного края, ограничивается лишь рамками раннего средневековья. Тем не менее представляется возможным, расположив жилища в хронологическом порядке, выявить основные типы построек VI-XIII вв. Учитывая неравноценный характер информации, добытый раскопками разных исследователей на протяжении почти ста лет, описание материала будет производиться на основе наиболее полно документированных жилых комплексов. В рамках этого набора будут представлены постройки, характеризующие имеющиеся типы жилищ пруссов.
Тип 1. К VI-X вв. относятся наземные жилища с расположенными по периметру столбовыми ямами (рис. 44). Примером таких построек может служить пом. 1, обнаруженное при раскопках селища-2 Малиновка. Пом. 1 выявлено на глуб. 0,35 м от современной дневной поверхности, представляет собой прямоугольное в плане пространство, ориентированное по линии север-юг, размер 3 х 3 м, по периметру ограниченное ямами от столбов. Пять таких ям обнаружено по углам и длинным сторонам постройки, размеры ям - до 1 х 1 м, глуб. до 0,5 м от уровня материка. Шестая яма в юго-восточном углу жилища уничтожена поздним котлованом. Заполнение столбовых ям - углистый слой или предматериковый грунт. По южному контуру помещения прослежены четыре ямы от кольев глуб. до 0,3 м. В северо-восточной части постройки обнаружена прямоугольная в плане яма глуб. 0,93 м, заполненная колотым горелым камнем, наибольшая концентрация которого отмечена в верхней части ямы. Заполнение ямы - золистый грунт с мелкими углями. В заполнении ямы встречены куски керамического шлака, фрагмент лощеного сосуна, куски костей животных. Видимо, это - развал печи каменки, рухнувшей в подпечную яму. С северо-запада к жилищу примыкает квадратное в плане скопление мелких камней (фундамент пристройки?). Инвентарь в пределах
147
жилища - развал крупного сосуда со следами правки на кругу, гвозди. Помещение по инвентарю датируется IX-X вв.
Подобные по конструкции жилища обнаружены при раскопках городищ Логвиново в пом. (1) (здесь и ниже №№ жилищ в скобках даются ввиду отсутствия у авторов раскопок своей нумерации жилищ), Беляны Велке в пом. (1), Русское в пом. (1). Для всех этих жилищ характерно расположение в углу печей-каменок, при раскопках обнаруженных в развалах. Две столбовые конструкции, обнаруженные раскопками на городище Грачевка, отличаются от других подобных помещений на поселениях пруссов отсутствием очагов и большими размерами (пом. (10) имеет размер 16 х 5 м). Эти сооружения можно трактовать как постройки хозяйственно-оборонительного назначения. Такие длинные дома возводились на городищах Литвы в нач. II тысячелетия н. э. Как и на городище Грачевка, на литовских городищах такие постройки обнаружены у основания вала (Zabela G., 1995, р. ИЗ). При всей отрывочности полевой документации в пом. (10) можно предполагать наличие двух входов (и, соответственно, трех отсеков) со стороны площадки. Такими входами можно считать перерывы в каменной кладке, крепившей столбовые конструкции стен, причем столбы, судя по их следам, стояли примерно через 2-3 м. В остатках не полностью вскрытого пом. (II) обнаружен перекрытый более поздним валом слой горелой пшеницы, что подтверждает трактовку постройки как сооружения хозяйственного назначения.
Тип 2. Со столбовыми жилищами пом. 2 селища-2 Малиновка сближает наличие ям от столбов и кольев. Однако котлован жилища позволяет выделить эту постройку особо. Пом. 2 представляет собой обнаруженное на глуб. 0,4 м от современной дневной поверхности прямоугольное в плане углубление, ориентированное по линии запад-восток, размер 5 х 1,4 м, глуб. от уровня материка 1 м (рис. 43). В юго-западной части котлована выбрана округлая в плане яма диам. 1,5 м, впущенная в материк на 0,2 м ниже основного уровня дна котлована. Заполнение этой ямы - интенсивно-золистый суглинок. С запада в яму вели две ступеньки. По северному краю котлована зафиксированы овальные в плане ямы 29 и 30, заполненные золистым суглинком. В яме 29 под развалом мелких камней - остатков открытого очага - обнаружены остатки челюсти коня. Края всех ям и котлована укреплены камнями. По периметру котлован окружен ямами от небольших столбов глуб. до 0,3 м. В 1,5 м к северу от котлована обнаружен развал камней очага. Эти камни обнаружены в верхней части округлой в плане ямы, заполненной горелой землей и кусками угля. Инвентарь в котловане жилища и ямах - фрагменты лепной керамики с дополнительным обжигом, обломки костей животных. Прямые аналогии этому жилищу обнаружены при раскопках селища Тумяны - Рыбачувка (Мазурско-Варминьское воеводство, Польша), причем здесь, в пом. 3/73, как и в пом. 2 селища-3 Клинцовка-Каменка, под очагом обнаружены остатки жертвы - зубы коня. Инвентарь всех этих жилищ позволяет их датировать VI-IX вв.
Тип 3. Из собранных в данной работе 24 построек половина представлена комплексами, при раскопках которых по периметру объекта обнаружены отдельные камни, лежащие плоской стороной вверх. Типичной постройкой тако-
148
го типа является пом. 3 городища Грачевка (Гуревич Ф. Д., 1960, № 435). Жилище обнаружено на глуб. 0,75 м, представляет собой прямоугольную в плане каменную кладку, ориентированную по линии север-юг, размер 7 х 4 м, состоящую из двух камер. По углам северной камеры находились камни диам. до 0,6 м, снизу фиксированные камнями меньших размеров. В каждой камере этого жилища по центру располагался наполненный углями открытый очаг, окруженный камнями. У очага южной камеры обнаружены бронзовые браслет, ложновитой перстень, балка складных весов, обломки бубенчиков, фрагмент держателя подвесок (рис. 42), янтарная бусина, куски янтаря, стрела. По типу браслета жилище датируется XII-XIII вв. и относится к раннему строительному горизонту городища. Несмотря на отрывочный характер полевой документации, это жилище можно интерпретировать как остатки срубной постройки с уложенными под нижний венец камнями. Впервые эта гипотеза была высказана В. В. Седовым (Седов В. В., 1975, с. 301). Жилища этого типа обнаружены на городищах Грачевка (среди них - две двухкамерные постройки), пом. 1(9), Логвиново, пом. (1) - (3), (5), Русское, пом. (1), Веклице, пом. (1). В последнем жилище сохранились остатки пола и нижнего венца сруба, который покоится на камнях фундамента. Кроме этих камней, характерными признаками таких построек являются размещение очагов (иногда - с глиняным подом) в центре жилища, обнаруженные среди камней фундамента куски глиняной обмазки (остатки покрытия стен), наличие в ряде случаев фундаментов пристроек. При раскопках расположенного на берегу Вислинского залива городища Богданы обнаружены остатки сгоревших деревянных жилищ, размер 4 х 3 м, без столбовых ям. Возможно, они также относятся к описанному выше типу жилых сооружений (Odoj R., 1970b, S. 664). Данный тип жилища у пруссов зафиксирован в X-XIV вв. Следует отметить, что срубы с очагами, имеющими глиняный под, появились в Прибалтике уже во II-III вв. н. э. (Седов В. В., 1975, с. 252), причем срубные жилища Литвы в V-VIII вв. имели устойчивый параметр ок. 4 х 4 м (Daugudis V., 1982, р. 55). Срубные постройки городища Грачевка конструктивно (остатки обмазки стен и каменное основание сруба) находят прямые аналогии в домостроительстве латгалов, земгалов и древних литовцев.
Материал, имеющийся к настоящему времени касательно срубных построек пруссов, не позволяет пока делать однозначные выводы. Однако как предположение можно выдвинуть тезис о том, что такая конструкция жилья была основной для населения междуречья Ногаты и Деймы к началу II тысячелетия н. э. Вполне вероятно, что жилища пруссов этого времени походили скорее не на общеизвестные срубные сооружения восточных славян, а имели, как и у жителей Западной Литвы X-XIV вв., поднимающиеся от нижнего венца вертикальные столбы (рис. 44).
Наличие такой каркасной конструкции стен жилищ пруссов подтверждается данными "Помезанской правды" (1340-1433 гг.). В статье 44 "О нападении в доме" упоминается столбовая конструкция стены (дома или ограда усадьбы?), в статье 87 "О домашнем мире" отмечено: "В чьих четырех столбах будет нарушен мир, тому причитается половина (возмещения) домашнего мира" (Пашу-
149
то В. Т., 1955, с. 14-7). Другие источники упоминают отдельные детали конструкций и интерьера прусских жилищ XIV-XVI вв., времени дальнейшего развития домостроительства пруссов. В "Хронике Пруссии" Петра из Дусбурга упоминается то, что "...Криве безо всякого колебания показывал и то, как мертвый распоряжается одеждой, орудием, конями и челядью, и для вящей убедительности говорил, что на притолоке дома своего он оставил такой-то след копьем иди другим орудием" (Петр из Дусбурга, 1997, с. 52). Этнографические сведения XVI в. дают нам возможность ознакомиться с архаикой прусского домостроительства. Постройки этого времени сооружались местным населением из дерева (стены) и соломы (крыша), в плане имели овальную форму (?). Существовало два типа построек - namus (дом, отапливаемый по-черному, при помощи открытого очага, ограниченного камнями - stabni) и umnode (дом с печью для хлеба /глинобитной?/ wumpnis). В печи последнего обыкновенно имелось углубление для углей для разжигания огня на следующий день. Возможно, этот уголь мог быть использован для отопления дома ночью. В сведениях по прусской этнографии существуют понятия buttan (сени), lanxto (окно), langalis (отверстие в крыше или стене для выхода дыма от очага), luckis (лучина), maltuwa (помещение-пристройка для жерновов?) (Fischer А., 1937, S. 18). Все эти понятия гипотетически можно связать со срубными жилищами, эти элементы жилища существовали у пруссов, возможно, уже к началу II тысяч, н. э.
Кроме упомянутых выше трех типов жилищ пруссов, известны два помещения (пом. (1), (2) селища Мыслентин), представленные котлованами без окружающих столбовых ям. Описание одного из них таково. Пом. (1) обнаружено на глуб. 0,30 м, представляет собой прямоугольное в плане углубление, ориентированное практически по линии север-юг, размер 6 х 2 м, глуб. до 0,4 м от древней дневной поверхности. В северной части углубления обнаружены остатки округлой в плане печи (в яме?), диам. ок. 1,7 м. В печи прослежен слой угля. В заполнении котлована жилища обнаружены фрагменты круговой керамики со слабо отогнутым венчиком, орнаментированной прорезными линиями и штампом. Помещение по инвентарю датируется X-XI вв. (Ebert M., 1926, S. 27).
Наличие у пруссов углубленных в грунт жилищ косвенно подтверждается сообщением М. Муриниуса о походе в Пруссию польского короля Болеслава II Смелого (после 1058 г.): "Пруссы, думая, что король удалился в Польшу, вышли из своих ям, а наиболее смелые, не видя перед собой никого, начали рассуждать о вторжении в Польшу..." (Murinius M., 1989, S. 37).
Размещение жилищ в пределах поселения и наличие строительных периодов можно пытаться восстановить только на примере раскопанной практически полностью малой площадки городища Грачевка. Материал, обнаруженный в пределах ряда жилищ, позволяет выявить ранний этап застройки площадки - XI-XII вв. В это время, судя по плану (рис. 40), сосуществовали две длинных столбовых постройки оборонительно-хозяйственного назначения и пять срубных построек. Все эти дома в плане образовывали улицу, ориентированную параллельно большему диаметру площадки, по линии северо-запад -юго-восток. Въезд на площадку, по-видимому, находился с запада и осуществлялся при помощи моста, перекинутого через ограждавший площадку в этом
150
месте ров. Судя по наличию в пределах пом. (10)и(11) слоя пожара, постройки этого горизонта были уничтожены огнем. Не исключено, что перед сооружением этих построек поверхность площадки была выровнена, на что указывает мощное скопление керамики в северо-восточной части площадки. Правда, соотнести этот вывод с выявленными здесь Ф. Д. Гуревич в культурном слое тремя напластованиями не представляется возможным. Можно только предположить, что выявленный автором раскопок слой черно-коричневой земли, перекрывающий "слой нижнего горизонта" (Гуревич Ф. Д., 1951, № 559) и является следами пожара помещений первого строительного периода. В пользу этого предположения говорят и глубины залегания жилищ этого периода (менее 1 м от современной дневной поверхности). Следующий строительный период представлен остатками трех жилищ, непосредственно перекрывающих камни фундаментов более ранних построек (Гуревич Ф. Д., 1960, рис. 37). Датировку позднему этапу застройки площадки дает материал из южной камеры пом. 3, относящийся к XII-XIII вв. Планировка жилищ этого этапа не дает возможности говорить о наличии здесь улицы. Такой же вывод следует из попытки воссоздания планировки городища-1 Логвиново.
Выводы, базирующиеся на приведенном выше опыте разбора 24 построек раннесредневековых пруссов, заключаются в следующем:
Столбовые постройки на поселениях междуречья Ногаты и Деймы известны с эпохи энеолита. В эпоху раннего железа (Gaerte W., 1937, S. 84, 85; Abb. 1) и первой половины I тысячелетия н. э. (Gaerte W., 1929, S. 249) предки пруссов продолжали возводить жилища только столбовой конструкции. Возможно, уже к середине I тысячелетия н. э. у пруссов, как и у соседствующих балтских племен, появляются срубные постройки, однако конкретные доказательства этого пока отсутствуют. К этому времени относятся обнаруженные на прусском поселении две нехарактерные для балтов углубленные в грунт постройки со стенами предположительно срубной конструкции. Наличие подобных построек в мазурском регионе (селище Тумяны-Рыбачувка) со смешанным населением, а также конструктивные особенности этих сооружений (например, остатки глиняной обмазки стенок котлована), позволяют выдвинуть гипотезу о восприятии такого рода построек населением мазурского региона от соседствующих славян Мазовши.
Приведенный выше опыт типологизации жилищ пруссов позволяет выдвинуть предположение о том, что столбовые конструкции, традиция сооружения которых жила на земле пруссов с эпохи неолита, безраздельно господствовали в домостроительстве пруссов минимум до IX в. В середине I тысячелетия н. э. под влиянием извне как исключение появляется результат смещения разноэтничных традиций - столбовая постройка с углубленным в грунт котлованом. Начиная с X в., как и остальные балтские племена, пруссы начинают самостоятельно овладевать приемами строительства срубных жилищ. Последние доживают, видимо, в прусской традиции домостроительства до XVI в.
До 1991 г. в Зеленоградском р-не Калининградской обл. сохранялся только один дом со столбами, поддерживающими крышу, и с фахверковой конструкцией стен, располагавшийся у пос. Покровское. Размеры дома - 25 х 5 м, дом
151
разделен перегородками на три отсека, крыт соломой. Не исключено, что дом был сооружен местным населением в первой пол. XIX в. Его внешнему виду и параметрам совершенно аналогичен вид дома в пос. Безымянка. Этот дом был сооружен на основании из валунов, стены сложены из кирпича, дом также разделен на три отсека, причем в среднем располагается хлебная печь. Резко отличаясь от окружающей типично среднеевропейской застройки XX в., эти дома донесли до нас средневековые традиции домостроительства пруссов. При этом следует признать, что такие черты данных построек, как фахверковая конструкция стен и устройство стойла для скота под одной крышей с людским жилищем, указывают на значительное влияние, оказанное на позднее прусское домостроительство силезских и саксонских переселенцев XVIII в.
К настоящему времени быт пруссов был известен лишь на основе фольклорно-этнографических данных. Как показывает местная устная традиция, на пороге орденских завоеваний в Юго-Восточной Балтии, хозяйство в прусском доме велось женщинами. Последние были настолько бесправны, что даже не могли в процессе еды сесть за один стол с домохозяином (Gerlach H., 1981, S. 27). Учитывая возможность приобретения мужчиной трех жен (Кулаков -В. И., 20006, с. 30), можно смело предполагать, что все домашние дела у пруссов в эпоху раннего средневековья исполнялись женскими руками - от керамического производства до приготовления пищи. Правда, подобное неравноправное для женщин положение дел вряд ли можно фиксировать с самого I тысячелетия н. э.
С первых веков нашей эры вплоть до середины VII в. на могильниках земли пруссов представлены как мужские, так и женские погребения. Как показывают антропологические исследования проф. В. Н. Звягина на материале могильника "Гора Великанов", для V в. процент женских (и детских) комплексов значительно превалирует над мужскими. Скорее всего, это связано с гибелью воинов в походах, далеко от земли предков. Обилие инвентаря в женских погребениях может предполагать существовавшее в V-VII вв. их равноправное с мужчинами существование в доме. Более того, находки в таких погребениях нескольких групп костей указывают на достаточно высокое социальное положение погребенных женщин, сопровождавшихся в мир иной зависимыми (?) членами родового коллектива. Иглы и пряслица, встречаемые в могилах прусских женщин, указывают на значительную роль прядения и шитья в их бытовой деятельности. Ситуация кардинально меняется к началу VIII в. с окончательным выделением из прусских родовых коллективов индивидуальных семей, как это было показано, в частности, на материале могильника Суворове. Именно к этому времени относится стабилизация местной дружины, создание в ее рамках внутренней иерархии. Погребения военачальников сопровождаются захоронениями рядовых воинов и женщин (Кулаков В. И., 1989д, с. 35-39). К началу XI в. многие из погребений воинов содержат останки кремированной женщины. Последние вычленяются по остаткам поврежденных на костре украшений и бытовых предметов - ножниц и пряслиц. Приготовление пищи, состоявшей в первую очередь из рыбы, мяса домашних и диких животных, далее - из хлеба, крупных каш, молока и мёда (Baumann К., 1991, S. 32), зависе-
152
ло от женщин. Они не только пекли хлебы, но и приготовляли меды и, позднее, пиво. Если мукомольный процесс в V-VII вв. осуществлялся при помощи зернотерки, то уже в XI-XII вв., судя по находке на могильнике-2 Коврове, на Самбии в ходу были ручные каменные жернова. Огонь в очаге при помощи кресала разжигал мужчина, однако угли могли сохраняться и с вечера, накрытые широко распространенным среди западных балтов на протяжении всего I тысячелетия н. э. сосудом с отверстиями. Судя по находкам на могильниках и поселениях, к середине VII в. парадная лощеная столовая посуда исчезает из обихода пруссов, заменяясь лепными горшками различных объемов, изготовлявшихся в пределах семьи. Столовые наборы (горшки изготавливались при помощи поворотной дощечки или гончарного круга) вновь появляются на рубеже X-XI вв. под влиянием торговли с западными славянами, а затем - и с центрально-европейскими странами. К XII в. в Пруссии получают распространение круговые горшки вытянутых очертаний, пригодные для хранения жидкостей (данная форма существовала на Самбии вплоть до середины XX в.), и крупные керамические горшки для зерна. Как показывают раскопки, данная посуда в доме концентрировалась вокруг очага.
Показательно, что лишь ввиду необходимости осуществления культовых обетов прусские мужчины были вынуждены выполнять некоторые домашние работы (например - прясть) (Матузова В. И., 1986, с. 67). В быту пруссов религия занимала значительное место, что будет показано в одной из последующих глав.
В усадебный комплекс пруссов, имевший вид хуторских построек, входили зерновые клети, помещения для домашних животных (прежде всего - для лошадей) и баня (Матузова В. И., 1987, с. 288). Весь комплекс, как показывает "Помезанская правда", окружался изгородью, в пределах которой и проходила повседневная жизнь прусской семьи. По мере взросления детей, обзаводившихся собственными семьями, они продолжали жить под единой крышей отеческого дома - "не разрывая дворищной связи, семья распадалась на дымы", что было уже традиционным у пруссов к XIII в. (Пашуто В. Т., 1959, с. 287).
Семейная усадьба не была закрытой для внешнего мира. Одной из устойчивых прусских традиций, доживших до XIX в., было бережное отношение к путешественникам и беднякам. Хронист Длугош пишет в XV в.: "Никому не дозволялось (в Пруссии. - В. К.) лечь спать голодным, надо было направиться в любой дом, всюду получая пищу" (Dfugosz J., 1867, S. 132). Идеальную картину прусского семейного быта мы находим в одной из семнадцати заповедей, оставленных пруссам их легендарным вождем Видевутом и сохраненных в устной традиции: "...Мы должны испытывать перед нашими богами страх и почтение. Ибо они дали нам в этой жизни красивых женщин, много детей, хорошую еду, сладкие напитки, летом - белую одежду, зимой - теплые кафтаны, и мы будем спать на больших мягких постелях" (Ostpreussische Sagen, 1986, S. 15). Достаточно непритязательный быт пруссов был непосредственно связан с ведением хозяйства и другой деятельностью, выходившей за пределы семейной усадьбы.
Хозяйственная деятельность подобного рода является в истории населения западных рубежей балтского мира наименее исследованной. Непосредственно этой проблеме были посвящены основанная прежде всего изданных письмен-
153
ных и лингвистических источников работа О. Хайна (HeinO., 1890, Н. IV, S. 146-167; Н. VII, S. 173-216) и научно-популярная книга Л. Окулич-Козарин (Okulicz-Kozaryn L., 1997). В предлагаемом ниже обзоре черт прусского хозяйства доорденского времени, включающего новейшие, хотя и весьма немногочисленные по данной теме археологические находки, в целях продолжения историографической традиции будет сохранена последовательность описания хозяйственных отраслей, предложенная О. Хайном.
Охота, как, впрочем, и рыбная ловля, вследствие выгодных природных условий, являлась уже с эпохи мезолита минимум по VII в. н. э. ведущим промыслом местного населения (Кулаков В. И., Тимофеев В. И., 1992, с. 14). Древние обитатели прусских лесов - тарпаны, олени, косули, туры, кабаны - существовали здесь в изобилии на всем протяжении первой пол. II тысячелетия н. э., отдельные виды этих животных сохраняются в прусских лесах и по сей день. Охота в Пруссии была престижным занятием местных землевладельцев в XIX - нач. XX в. Традиции этих занятий своими корнями уходят в далекое прошлое. Письменные источники свидетельствуют о том, что молоко и мясо тарпанов употреблялось пруссами в пишу не только в доорденское время, но и в XVI в. (Hein О., 1890, Н. VIII, S. 175).
Эстии в римское время и пруссы в эпоху викингов занимались промыслом пушного зверя (бобры, куницы, ласки до сих пор встречаются в местных лесах) и торговлей пушным товаром. В первой половине I тысячелетия этот вывод основывается на факте создания эстиями речного торгового пути (см. главу 7), по которому из самых дальних уголков Балтии на Самбию собирались особо ценившиеся в Европе товары (прежде всего - меха), которые затем отправлялись с Янтарного берега по давно налаженным водным путям. Адамом Бременским для третьей четверти XI в. отмечено: "Они (пруссы. - В. К.) в изобилии имеют неизвестные (нам) меха, которые разливают в нашем мире смертельный яд гордости. И при этом ценят они эти меха не выше всякой дряни и при этом, думаю, произносят нам приговор, ибо мы всеми путями стремимся к обладанию меховыми одеждами, как к величайшему счастью. Поэтому каждый (прусс) за полотняную рубаху, называемую у нас "фальдоне", приносит драгоценные меховые шкурки" (Adam von Bremen, 1986, S. 268). Охотничье снаряжение, пригодное для ловли пушного зверя, видимо, составляли силки и капканы, по объективным причинам не сохраняющиеся в археологическом материале. При охоте на крупного зверя в XI-XIV вв. использовались небольшие по размерам дротики-сулицы (рис. 44,6) и рогатины (тип GI). Остеологический материал, крайне слабо изученный в прусской археологии, тем не менее подтверждает наличие следов охоты в междуречье Ногаты и Преголи в начальной фазе средневековья (Odoj R., 1968, S. 130).
В Пруссии как в XIX-XX вв., так и в доорденское время наилучшим для охоты временем являлась зима. Кавалькады всадников и одиночные охотники углублялись в разделявшие прусские волости леса в поисках зимней дичи, мясо которой затем могло долго сохраняться при естественно-низкой температуре. Облик прусского воина и охотника воссоздает перед нами текст Христбургского договора 1249 г.: "...родовые жрецы... видят предлежащего мертвеца, летяще-
154
го среди неба на коне, украшенного блистающим оружием, несущего на руке сокола..." (Пашуто В. Т., 1959, с. 501). Прусские нобили продолжали сопровождаться в мир иной своими охотничьими соколами и псами даже в XVI в.
Рыболовство и морской промысел являлись наравне с охотой постоянным источником пропитания жителей земли пруссов, оставаясь таковыми и по сей день. Обилие озер и рек, Куршский и Вислинский заливы, удобные бухты северного побережья Самбии самой природой были предназначены для рыболовства. Многочисленные находки многофункциональных втульчатых топоров, которые могли использоваться в качестве пешней, на самбийских могильниках II-IV вв. н. э. показывают популярность у эстиев подледного лова в заливах (см. главу 4). Бытовые и хозяйственные орудия, в том числе и рыболовные, позднее, в пору существования прусской культуры в соответствии с изменившимися культовыми воззрениями уже в значительно меньшем количестве помещались в могилы местного населения. Однако это не может свидетельствовать в пользу факта отсутствия в раннем средневековье рыболовства у берегов Самбии, Натангии и Вармии. Этой отрасли хозяйства отводится большое место в прусской устной традиции. В преданиях, отражённых в "Прусской хронике" и повествующих о борьбе пруссов с жителями Мазур, условно датируемой второй пол. VII в., сообщается о выплате пруссами дани захватчикам заготовленной впрок (засоленной?) сельдью (Grunau S., 1876, S. 67). Наличие интереса пруссов к ловле крупной рыбы у северных берегов Самбии подтверждается находкой в погр. 12 могильника Ирзекапинис остроги (Кулаков В. И., 1990а, с. 74, табл. X, 1). Уже в слоях IX в. на поселениях находятся костяные кочедыки (городища Пасымь, Решель), что указывает на изготовление и ремонт рыболовных сетей. Рыболовные крючки в слое XIII в. на городище Квидин свидетельствуют о применении пруссами индивидуальной рыбной ловли. Информация Петра из Дусбурга о военных действиях сер. XIII в. в Надравии содержит данные о разведении пруссами рыб в прудах (Okulicz-Kozaryn L., 1997, S. 302). Позднее, до XVII в. на юго-восточном берегу Вислинского залива, и ныне богатого рыбой, пруссы приносили частью своего улова жертвы богам Курхо и Барс-дойтису, а жрецы предугадывали исход рыбной ловли (Hein О. 1890, Н. VII, S. 177).
В сакральную силу молитв для привлечения рыбы в сети в нач. XVI в. верили сембы (Кулаков В. И., 1996в, с. 38). Рыболовы еще в XIX в. осуществляли в море обряды, приуроченные ко дню Св. Иоанна (Ostpreussische Sagen, 1986, S. 30). Дротики с крючком на конце тордированного черешка (рис. 45,7) явно использовались сембами в сер. XI в. в морском промысле на тюленей, память о которых в прусских легендах дожила до нач. XIX в. (Ostpreussische Sagen, 1986, S. 77). Таким образом, пруссы с полным правом, как отмечает в кон. XVII в. К. Харткнох, могли называть себя "рыбаками и корабельного дела людьми божией милостью" (Tolkdorf U., 1991, S. 9).
Животноводство в раннесредневековой истории пруссов, начиная с известного сообщения Вульфстана (конец IX в.) о ритуальных скачках (Топоров В. Н., 1990, с. 14) фиксируется прежде всего фактом коневодства. Как было показано в главе 4, особое внимание к боевым коням было привито жителям Янтарного берега ещё в начале нашей эры разноэтничными всадниками "Самбийской алы".
156
Кони уже с середины V в. н. э. становятся обязательными спутниками воинов Самбии в их последнем путешествии в мир иной. Они, несомненно, имели и сакральное значение, воспринимаясь как спутники бога грома и молний Перкуно. Для многих народов Евразии "конь как мифорелигиозный символ в культурах, внесших свой вклад в становление западного средневековья, двулик. Одна ипостась его героическая, солярная. Другая - погребальная и хтоническая" (Кардини Ф., 1987, с. 64). Обычай питья конской крови - характерной черты местной исторической этнографии - археологически зафиксирован для середины V в. находкой в погр. 254 могильника "Гора Великанов" в комплексе со скребницей железного острия для прокалывания шкуры коня и добывания его крови. Практически на всем временном отрезке между II и XII вв. основным массовым инвентарем на прусских могильниках являются детали конского снаряжения, в X-XI в. приобретающие на севере Самбии роскошный вид (рис. 45). Это позволяет предполагать особое место коня и коневодства, основы благосостояния прусской семьи, в местном быту. Облик средневекового коня, которому в Пруссии каждый декабрь посвящался особый языческий праздник, сохранялся неизменным до XVIII в.: "Лошади, достигавшие высоты в один метр шестьдесят сантиметров, с короткой шеей, длинной гривой и сильным хвостом, стояли на коротких ногах. Однако в своей прыти они были упорными и при этом не имели притязаний" (Podehl H. С., 1985, S. 113). Особое отношение пруссов к своим коням сохранилось и в орденское время. На новой основе возродились упоминавшиеся в Пруссии еще Вульфстаном "призовые" скачки, одна из которых состоялась в рамках народных увеселений в 1499 г. в Кенигсберге. Кровь прусских коней струилась в чемпионах известнейшей в мире тракенской породы, выведенной в верховьях р. Прегель во второй пол. XVIII в.
Нет сомнений в представленности в прусском стаде II-XIII вв. коров, овец, свиней, домашней птицы, что подтверждается поздними лингвистическими данными (Hein О., 1890, Н. VII, S. 181, 182). Дальнейшие исследования прусских поселений эпохи раннего средневековья, без сомнения, дадут этому вещественные доказательства. Погребальные древности, на которых было сконцентрировано внимание археологов Пруссии, не содержали информации по этой проблеме. Письменные источники, упоминая о стадах скота в Пруссии, не конкретизируют их состав (Dlugosz J., 1867, S. 337). Палеоклиматическая ситуация на Самбии в нач. II тысячелетия н. э. позволяет предполагать выпас скота в пределах волостных территорий, на лесных опушках. Идеальными пастбищами по сей день являются заливные луга в пойме р. Преголи, борьба за которые сыграла значительную роль в освободительном движении пруссов во второй пол. XIII в. (Пашуто В. Т., 1958, с. 30). Чрезвычайно удобные для скотоводства природные условия земли пруссов позволили Е. Антоневичу выдвинуть предположение о ведущей роли скотоводства в сельском хозяйстве пруссов, во всяком случае в пределах V-VI вв., "ибо оно не только снабжало население мясом круглый год, но и давало прибавочный продукт" (Antoniewicz J., 1966, S. 35). Это выгодно отличало животноводство у западных балтов от земледелия, которое ввиду сложной климатической обстановки и неудобья почв было относительно результативным лишь на Самбии и в отдельных пунктах Мазурского Поозерья.
157
Земледелие является на нынешнем уровне исследования наиболее сложным вопросом в изучении прусского хозяйства. Земледелие (огородничество? ) отмечено у эстиев еще Тацитом (Тацит, 1969, с. 372). Однако во всем объеме прусского археологического материала более поздних эпох прямые свидетельства наличия земледелия у пруссов немногочисленны и заключаются в следующих находках (рис. 46):
1. Поселения I и IV Вышемборк - хозяйственные ямы с обмазанными глиной стенками, предназначавшиеся, судя по находкам, для хранения зерна (V- VII вв.) (Nowakowski W., 1981, S. 319, 320).
2. Городище Пасымь - плужный нож в слое XIX в. (Odoj R., 1970b, S. 114).
3. Городище-2 Логвиново (епископский замок Рихтхоф) - сошник в слое XIII-XIV вв. и фрагмент серпа в помещении 15.
4. Городище Грачевка - запас зерна пшеницы в помещении II и два серпа (один из них - бронзовый, имеющий явно сакральное значение) в помещении 8 (XI - нач. XII в.) (Гуревич Ф. Д., 1960, с. 439, 440).
Убедительные доказательства достаточно высокой агрокультуры пруссов, заключавшиеся прежде всего в номенклатуре злаков (пшеница, ячмень и овес), приемов и орудий земледелия известны лишь по данным Эльбингского Вокабуляра XV в. (Hein О., 1890, Н. VII, S. 164-188). По мнению Л. Окулич-Козарин, с конца XI в. в центре прусского племенного ареала, занятого тогда преимущественно лиственными (дубовыми) лесами, возникает трёхпольный принцип землепользования, для пахоты используется заимствованный у западных славян плуг на конной тяге, с XII в. применялась coxa (Okulicz-Kozaryn L., 1997, S 297, 298). Эти выводы, частично основанные на орденских письменных источниках, не получают пока реального подтверждения в доорденской археологии Пруссии. Однако основной вывод, сделанный польской исследовательницей относительно базового принципа обработки земли пруссами - подсечно-огневое земледелие, - верен. Его неотъемлемыми атрибутами являются топор, массивный нож для устранения с деревьев веток и кресало для добывания огня. Эти предметы в обязательном порядке присутствуют в погребальном инвентаре эстиев II - сер. V в. (см. главу 4) и нередко присутствуют в прусских могилах V-XI вв. Стабилизация подсечно-огневого земледелия, формирование постоянного алгоритма обработки полей, очищенных от леса, вызывают, как правило, увеличение продолжительности функционирования сельских поселений сопадают по времени с окончательной победой кремации над имгумацией и с установлением приоритета Бога-Громовержца в местном культе (Гусаков -М. Г., 2001, с. 57). Отмеченные феномены реализуются в археологии Юго-Восточной Балтии в III-V вв. н. э. и обязательны для прусской культуры.
Выращивание пруссами технических культур (лён, конопля) ставится под сомнение приведенным выше сообщением Адама Бременского о приобретении пруссами у западноевропейских торговцев полотняной одежды.
В современной науке признается возможность влияния на развитие прусского земледелия соответствующих славянских традиций начала II тысячелетия н. э. Распашка земель в Пруссии начала XIII в., судя по данным письменных источников, производилась при помощи конных упряжек.
156
Возможно, высокий уровень развития сельского хозяйства к XIII в. косвенно подтверждается самым высоким для Балтии уровнем плотности населения Пруссии - 4 человека на 1 кв. м. (Lowmianski H., 1931, S. 95).
Подсобные направления прусского хозяйства, заключавшиеся в огородничестве, садоводстве, лесном собирательстве грибов и ягод, пока для I-XIII вв. можно лишь предполагать. Существование данных отраслей вполне логично при учете располагающего к этому климата Пруссии. Не вызывает сомнения сбор пруссами на всем протяжении своей истории лесного меда, что в принципе характерно для всех балтов. Близкое знакомство пруссов с повадками пчел, отраженное в местных легендах, прямо указывает на существование в древней Пруссии бортничества. Ярким подтверждением этого являются находки ножей с полукруглым лезвием в могилах I-III вв. н. э. Ранее считавшиеся бритвами, эти ножи соответствуют по своей форме и размерам инструментам, которыми до сих пор пчеловоды обрабатывают пчелиные соты. Возможно, имитацией бортей являются стремящиеся по очертаниям своей формы к цилиндру урны с отверстиями конца V-VI в., известные в материале мазурской культурной группы, основы которой в западной части Мазурского Поозерья были заложены пруссами-переселенцами. Как и многие другие индоевропейские племена, пруссы могли обожествлять пчел, считая их вестниками между мирами живых и мертвых (Иванов Вяч. Вс., Топоров В. П., 1982, с. 355).
Литейное и металлургическое производство изделий как из черного, так и из цветного металлов, судя по данным археологии, существовало у эстиев еще с конца I тысячелетия до н. э. Видимо, римским временем следует датировать мастерскую литейщика - углубленное в грунт помещение с двумя разновременными кострищами, среди углей которых найдены капельки бронзы, рядом с кострищами - ямы с отходами бронзолитейного производства на могильнике "Гора Великанов". Здесь явно изготавливались детали погребального инвентаря. Комплексы подобной облегченной конструкции известны среди металлургических объектов севера Европы эпохи переселения народов, входивших в состав поселений культово-административного характера (Holmquist W., 1983, S. 93, 96, 113).
Раскопками В. Новаковского на поселении Вышемборк (окрестности г. Мронгово) была обнаружена плавильная печь, в которой из болотной руды добывалось железо в VI-VII вв. н. э. К сожалению, информация о данном комплексе так наз. "богачевской культуры", родственной древностям Самбии, крайне скудна, как и данные о вскрытых на южном пограничье прусской культуры "мастерских литейщиков" на поселении Тумяны-Рыбачувка и на городище Франкново. Эти комплексы представляют собой углубленные в грунт помещения с печами и припечными ямами. В заполнении помещений обнаружены, кроме фрагментов керамики, шлаки цветных металлов, уголь, бронзовые накладки для конского оголовья (Тумяны). Конструктивно данные производственные комплексы, на которых, возможно, в VI-VII вв. осуществлялись небольшие по объему металлургические операции (мелкое плавление и пайка изделий), не отличаются от описанного выше комплекса на "Горе Великанов". Качество прусской кузнечной продукции этого времени, судя по металлографическим анализам, нельзя назвать высоким (Piaskowski J., 1979, S. 354, 355).
160
В ходе исследований поверхности крупного по размерам поселения Со-сновка, проведенных в 1934 г. К. Энгелем, на памятнике были обнаружены 8 каменных кладок, в пределах которых находились куски шлака и болотной руды, оплавленные серебряные украшения и подвергшаяся действию огня (?) германская имперская монета X в. Автор исследований считал это остатками производственного комплекса по обработке черных и цветных металлов (Engel С., 1938, S. 216). Не исключено, что в данном случае были открыты в распашке развалы сложенных из камней домниц. В 1978 г. в ходе разведочных работ Балтийской экспедиции ИА РАН на восточном краю поселения Соснов-ка было обнаружено большое количество кусков болотной руды (Кулаков -В. И., 1990а, с. 50), что в принципе подтверждает вывод К. Энгеля.
Учитывая высокую степень самобытности изделий из черных и цветных металлов уже с первой половины I тысячелетия н. э. на Самбии и прилегающих территориях (Кулаков В. И., Тимофеев В. И., 1992, с. 23), следует предполагать определенные успехи развития металлургии уже у эстиев начала нашей эры. Прусские мастера, наследники их традиций, постоянно находились в курсе тех нововведений, которые возникали в металлообработке Евразии на ранней фазе средневековья. Не последнюю роль играли здесь и прямые контакты с иноплеменными мастерами, как, например, с выходцами из тюркского мира. Техника мелкого пуансона, впервые появившаяся в земле пруссов на "кольце из Штро-бьенен", вышедшем из рук аварского златокузнеца на рубеже VII-VIII вв. (Кулаков В. И., 1991, с. 139), встречается на прусских изделиях из бронзы и серебра вплоть до XIV в.
Практически все многообразие прусских стремян VIII-XII вв. восходит к тюркским и протомадьярским прототипам (Кулаков В. И., 19996, с. 271). Параллельно развиваются технологические приемы металлообработки, давно уже вошедшие в набор черт исторической этнографии западных балтов. К ним относятся прежде всего плакировка серебром бронзовых предметов и создание тасмы, наиболее ярко отраженные в накладках сбруи коней прусских дружинников X-XI вв. (рис. 47). Начало II тысячелетия н. э. явилось звездным часом для кузнецов Самбии. Используя новейшие достижения мастеров запада и востока Евразии, сембы изготовляли великолепные образцы вооружения для местных воинов. Наиболее самобытными их творениями были наконечники копий различных (в том числе и собственно прусских) форм. Лезвия копий подвергались дамаскировке (Кулаков В. И., Толмачева М. М., 1987, с. 99, 100), втулки обтягивались серебром и покрывались таушированным орнаментом из прокованных полос, составленных из бронзовой и серебряной проволоки, характерным только для культуры пруссов (La Baume W., 1941a, S. 29) (рис. 48). Прусский орнамент, отразившийся на упомянутых выше втулках копий, прошёл в своём формировании несколько стадий.
Ведущим признаком традиционного декора эстиев и пруссов (возможно, и всех западных балтов) в I-XI вв. н. э. является орнаментальная полоса, концептуально восходящая к местному декору раннего железного века. Упомянутая полоса в виде чередования зигзагов являлась оберегом для погребальной керамики эстиев, будучи связанной, видимо, с символикой солнечных лучей.
161
На протяжении I-V вв. н. э. данный элемент орнамента эстиев обнаруживает тенденцию к расчленению, его отдельные элементы обретают возможность самостоятельного существования, видимо, в качестве магических "руно-образных" знаков-оберегов. Этот процесс можно считать результатом перемен в культовом сознании эстиев, развивавшимся при непосредственном контакте с миром германского язычества.
К VI в. в междуречье Вислы и Деймы формируется композиционный стиль Брисингамен (Кулаков В. И., 1997в, с. 59), непосредственно развивающий идеи зонального орнамента римского времени. Параллельно, на "микроуровне" возникает стиль "волчий зуб" (генетически связан с символикой солнечных лучей на керамике раннего железного века), позволяющий адаптировать в западно-балтской среде новации германских декоративных традиций. В рамках этого стиля к X в. складывается устойчивый вид декоративной композиции (геомет-
163
рическая, реже - антропо- или зооморфная фигура-оберег в центре предмета, по периметру окружённого орнаментом "волчий зуб"), берущей начало в стиле Sosdala. Окончательно складывается схема магического использования прусского орнамента. Декорированные украшения и детали убора оберегали при помощи нанесённых на них магических символов наиболее мистически уязвимые, по мнению пруссов, места совмещения краёв одежды (фибула, застёжка ворота рубахи и т. п.), части головных уборов/венчиков (локальная защита) или полностью предотвращали контакт субъекта с враждебными мистическими силами посредством опоясывания его декорированным поясом (тотальная защита). Детали инвентаря, выполнявшие важнейшие для человека функции - оружие, предметы конского снаряжения и т. п., - также сопровождались магическим узорочьем, элементы которого не позднее рубежа X-XI вв. обрели не только (не столько?) магический, но и социальный смысл.
На завершающей фазе эпохи викингов население Юго-Восточной Балтии воспринимает приёмы работы скандинавских златокузнецов, что приводит к возникновению стиля Гландо (Кулаков В. И., 19986, с. 42). В рамках этого стиля используются символы дракона (властитель Мирового Океана змей Ёрмунганд?), пришедшие из мира скандинавских традиций и представленные, в частности, на втулках прусских копий поздней фазы эпохи викингов (рис. 48). На XIV в. приходится феномен возрождения этого стиля, явно обладающего социальной окраской. Предметы, украшенные в стиле Гландо, даже под властью Ордена продолжали служить признаком элиты западнобалтского общества. Знаковыми фигурами, символами этой элиты являются в XIV-XV вв. парные изображения козлов Тора-Перкуно, олицетворявшие священную мощь властителя грома и молний, оберегавшую обитателей Балтии. Параллельно упомянутые символические изображения являлись показателями высокого социального статуса членов воинской аристократии, и их языческими хранителями (Кулаков В. И., Валуев А. А., 1999, с. 84).
Янтарный край был своеобразным коридором, через который новации германского декора, адаптированные прусскими умельцами в традициях балтов, распространялись среди восточных соседей пруссов. Навстречу с востока шла волна восточнобалтских традиций (в частности, на примере виллайне - заполнение поля декорируемого артефакта стандартными фигурами охранительного свойства). Собственно, это - принцип создания всех видов национального декоративного искусства Европы от земли франков до Карелии. В эпоху переселения народов и в процессе движения викингов мастера различных племён перенимали новации соседей, приспосабливая их к эстетическим и культовым традициям своей родины. Начало XII в., предшествовавшее формированию первого балтского государства Литвы, характеризуется новыми путями развития орнамента и нуждается в специальном изучении. Предгосударственная эпоха - время сложения единого для всех западных балтов декоративного стиля, впитавшего упомянутые выше "западные" и "восточные" импульсы и сохранившегося в орнаментах Литвы вплоть до современности (Volkaite-Kulikauskiene R., 1997, р. 85).
Значительную роль в формировании набора продукции из черного металла и ее орнаментации сыграли устойчивые контакты жителей прусского берега со
164
скандинавами в эпоху викингов. Как и мастера севера Европы, прусские кузнецы использовали технологические приемы обработки металлов, известные в раннесредневековой Евразии, в полном объеме и на самом высоком уровне исполнения. Плетеный орнамент скандинавского происхождения, в основном -стиль "Борре", подвергался на Самбии творческой переработке. Как на Литовском Поморье куршские мастера в основном использовали предметы скандинавского производства (в первую очередь - пластинчатые прорезные фибулы) в виде матриц для своих изделий, так и ювелиры Самбии изготавливали "одноразовые" басменные накладки для конских захоронений путём эстампажа серебряной фольгой аутентичных скандинавских изделий в стиле Борре и Еллинге (Kulakov V., 2000a, Abb. 10,1-6). Кроме того, они использовали элементы скандинавской декорации для создания самобытных произведений. В них системы законченных переплетенных и замкнутых линейных конструкций создавали совершенно новые образы. Примером тому является эмблема самбийских воинов конца X-XI в. - белый кречет, представленный на плакированных серебром бронзовых подвесках, украшавших оголовья прусских коней (рис. 49).
В последующий период, после прекращения развития в Пруссии дружинных древностей, уровень местной металлообработки явно понизился. Это косвенно подтверждается необходимостью в XIII в. импортирования оружия в Пруссию (Rocznik Krasinskich, 1878, S. 132).
В целом кузнечное дело и ювелирное искусство эстиев и пруссов, особенно в эпоху викингов не уступавшие общеевропейскому уровню, показывают высокую степень обособления местных мастеров от сельской общины. Это позволяет предполагать появление к XI в. прослойки ремесленников в Пруссии, что показывает значительную степень развития здесь прото-феодальных отношений. На долю семейного производства в эпоху викингов оставалось лишь шерстопрядение и шитье, изготовление отдельных типов керамики и домашнего инвентаря. Позднее, с XII в., как и в остальной Европе, в земле пруссов ситуация в материальном производстве изменилась. Нужда в высокопрофессиональной ремесленной деятельности в преддверии орденской агрессии была уже не столь остра, как в эпоху викингов.
Торговля является в прусской археологии, как и в любых других раннесредневековых европейских древностях, наиболее четко прослеживаемой чертой хозяйства. На всем протяжении процесса изучения древностей эстиев и пруссов особое внимание археологов обращалось на престижные "импорты", находимые на местных могильниках. Это не могло не сказаться на определении торговли как ведущей отрасли прусского хозяйства. Этот вывод не лишен некоторых оснований ввиду наличия на Самбии крупнейших в мире залежей янтаря-сукцинита (рис. 50). В первых веках нашей эры цветной металл в виде монет поступал на Самбию по Янтарному пути (рис. 51) из пределов Римской Империи, достигнув пика в эпоху Траяна (Кропоткин В. В., 1961, с. 18). Если данные монеты являлись сырьем для изготовления эстиями украшений, то средством платежей могли являться, что не исключено, сами бусины, изготовленные в южно- и западноевропейских мастерских из балтийского янтаря (сукцинит и геданит) (La Baume W., 1935, S. 15) или их имитации (тур Paucken-
165
perlen), сделанные мастерами Самбии в IV-V вв. Следует отметить, что значительное количество янтарных бусин и их заготовок возлагались несожженными на могилы пруссов во второй пол. V в. как заупокойное приношение и, возможно, как средство для получения благ в загробном мире.
Контакты пруссов с населявшей правобережье р. Ногаты ("остров Гепедойос") дружинной группировкой видивариев, вызвавшие появление к жизни метисных трехлучевых "звериноголовых" фибул (рис. 52) второй пол. V в. (Ку-
167
лаков В. И., 1990в, с. 213), явно стимулировали деятельность Янтарного пути. Благодаря связанному с этим феноменом активному инокультурному влиянию со стороны представителей различных германских племён, составивших группировку видивариев ("люди Видьи"), в западнобалтской среде сформировалась прусская культура. Янтарь привлекал в Юго-Восточную Балтию пришельцев и ранее (см. главу 2). С ними на Янтарный берег поступали новации в материальной и духовной культуре, обогащавшие и трансформировавшие балтский мир.
Янтарь становится для пруссов средством для налаживания дипломатических контактов с "варварскими" королевствами. Пример тому - текст ответного письма Теодориха жителям Янтарного берега, составленный Кассиодором: "Эстиям - король Теодорих. В любезности прибытия вашего посланника ощутили мы ваше желание познакомиться с нами. То, что вам, живущим на берегу Океана, желательно мысленно с нами объединиться, является для нас приятной и ценной просьбой, нас радует то, что и у вас укрепится наше имя, на что мы хотим пойти без промедления... Итак, передавая вам в ответ свои благие пожелания, сообщаем, что янтарный дар, который от вас доставлен подателем сего послания, мы приняли с благодарностью... Посещайте нас чаще на путях, которые открывает вам жизнь, так как всегда приятно приобретать благосклонность могущественных королей, ибо ввиду богатого дара становится большей (их) благосклонность, что всегда приводит к великому воздаянию. Нечто мы желаем передать через вашего посланника в устном виде. Посредством него мы, как ранее
169
вам сообщили, уже передали (то), что будет вам приятно" (Gaerte W. 1929, S. 305, 307). По мнению Е. Веловейского, упомянутый здесь янтарный дар поступил Теодориху от пруссов в 524 г. (Wielowiejski J., 1980, S. 205).
В V в. пруссы успешно разворачивают на востоке Балтии торговые операции, основы которых были заложены в эпоху римского влияния (см. главу 7). Товаром, видимо, служили упоминавшиеся выше имитации продукции римских янтарных мастерских, цветной металл и украшения. В обмен на них пруссы получали для дальнейшей продажи меха.
Прерванный гуннскими войнами Янтарный путь вновь стал действовать после возникновения мазурской культурной группы во второй половине VI в. Правда, данная торговая трасса изменилась, переместившись с течения р. Вислы (Wielowiejski J., 1980, S. 204, 205) в ее верхнем течении на мелкие реки Бебж и Нарев, соединявшие Среднее Повисление с западной частью Мазурского Поозерья (рис. 53). Прибывшие туда выходцы из Дунайско-Тисского междуречья, слившиеся с редким здесь западнобалтским населением, посредством мирной торговли и, возможно, принудительных мер получали от жителей Янтарного берега сукцинит. Осуществлялись разработки янтаря-геданита и в самом Поозерье (Andree К., 1937, S. 40). Его жители переправляли добытое этими путями драгоценное сырье на юг Европы, где из него изготовлялись украшения. Кроме того, янтарь мог служить составляющей частью благовоний (в том числе - ладана) и лекарственных препаратов. К началу VIII в. инициатива в этом процессе перешла в руки прусского населения земель в низовьях р. Ногаты.
170
В это время здесь в рамках прусской культуры складывается компактная дружинная группировка, причем весь женский инвентарь на соответствующих могильниках имеет готландское происхождение. На берегу оз. Дружно (в древности - бухта) на рубеже VII-VIII вв. возникает торговый центр Трусо. Его полиэтничное население осуществляло торговые контакты как с юго-восточной Скандинавией по морю, так и с югом Восточной Европы по рекам Висла, Припять и Днепр (рис. 54). На смену затухающего ввиду заболачивания устья р. Ногата, окончательно перекрытого, видимо, после сильных штормов 799- 891 гг. (Бараш С. И., 1989, с. 32) центру Трусо в начале IX в. пришел расположившийся у древнего пролива в основании Куршской косы Кауп. Являвшийся, как и его предшественник Трусо, открытым торгово-ремесленным пунктом, Кауп после середины IX в. переживает эпоху своего расцвета. Этот исторический рубеж связан, видимо, с усилением роли прусских купцов на торговых магистралях, ведших по рекам Неман и Даугава на восток Евразии. Интенсивные контакты пруссов (прежде всего - с восточной частью Халифата) маркируются обнаруженными преимущественно в западной части прусского ареала 11 кладами диргемов, чеканенных в рамках 740-830 гг. (Kulakov V. I., 1992, Abb. 2). Последние являются показателем заметного веса прусской торговли на фоне контактов народов Балтии с арабским Востоком в это время, базировавшихся прежде всего на торговле янтарем. В Китай последний поступал уже с V в. н. э. (Шефер Э., 1987, с. 327).
171
Уже с VI в. развиваются основанные на торговле янтарным сырьем и пушниной (см. выше сообщение Адама Бременского) связи с Западной Европой, осуществлявшиеся, видимо, морским путем (рис. 54). В обмен на эти товары на западную окраину балтского мира поступали единичные западноевропейские монеты и оружие. Мечи с клинками нижнерейнского производства (рис. 55,6) присутствуют на самбийских могильниках вплоть до середины XII в., будучи не только военной добычей, но и результатом торговых контактов с Западом. Динамика торговых контактов охватывала и соседний с пруссами куршский ареал. В результате этого даже химический состав бронзовых находок X-XI вв. в данных регионах становится идентичным скандинавскому (Nagevicius V., 1935, р. 92), что, возможно, показывает единый для Самбии и Литовского Взморья источник сырья для цветной металлургии. Единые принципы торговли в Балтии реализуются и через весовую систему. Используя для взвешивания небольших по объему товаров и серебряной монеты складные бронзовые весы единого со скандинавами типа, балтские купцы от р. Даугавы до р. Ногаты в эпоху викингов пользовались двумя стабильными весовыми системами, русской и скандинавской. В итоге обе эти системы восходили к весу диргема (Земзарис Я. К., 1955, с. 208, 209).
Начало XI в. ознаменовано для пруссов интенсивным развитием торговых отношений с Киевской Русью, откуда поступали предметы вооружения, шиферные пряслица и, возможно, иные товары, не дошедшие до нас в археологическом материале по естественным причинам. Этому способствовало прямое участие прусских воинов в жизни Древнерусского государства (Кулаков В. И., 1998в, с. 66). Правда, определенное количество предметов вооружения в престижном исполнении в землю пруссов, как и в ареалы иных западнобалтских племен, могло поступить в качестве собственности воинов, вернувшихся на родину после окончания службы в княжьих дружинах, где данные предметы ими обретались как показатели их высокого социального положения.
В XI-XII вв. от транзитных торговых операций по морю прусские купцы обращаются к перспективе развития отношений с ближайшими соседями - с племенами Литвы и, далее, с населением Верхнего Понеманья. В этих удаленных от моря областях с XII в. вырос спрос на прусский янтарь (Гуревич Ф. Д., 1966, с. 53), что укрепляло стремления купцов Самбии к овладению ближним рынком (рис. 56).
Определенная доля в ряду источников импорта в Пруссию приходилась на западнославянские земли. Показателем этого является мощное влияние, оказанное на прусскую керамику X-XII вв. продукцией соответствующих мастерских Польского Поморья и Готланда. Анализ динамики прусской торговли позволил Е. Антоневичу трактовать разрушение в 1187 г. Сигтуны как результат конкурентной борьбы скандинавских и западнобалтских купцов (AntoniewiczJ., 1955,5.274).
Закат эпохи викингов, резко ослабивший внешние связи пруссов, тем не менее не привел к их полному уничтожению. Еще в начале XIII в. в пределы прусской конфедерации ввозились иноземными купцами не только предметы вооружения, но и соль, железо. Однако унификация элементов материальной
173
культуры, последовавшая в западнобалтском ареале в XII - начале XIII в. предполагает в междуречье Ногаты и Немана в это время рост приоритета внутренних торговых сношений. Правда, нет причин предполагать после XI в. прекращение янтарной торговли, интенсивно шедшей по морскому пути на восток и в орденское время (рис. 56).
|
