Внешность и одежда

Когда Гнезненский собор обогатился новыми красивыми дверями (XII в.) из бронзы, на которых художник увековечил деяния и мученеческую смерть святого Войцеха, с интересом стали присматриваться к фигурам жестоких пруссов, о существовании которых точно знали, но немногие имели возможность их увидеть. С удивлением установили, что они ничем не отличаются от других людей, разве что враждебность и жестокость на их лицах наполняли тревогой особо боязливых. Осматривающим было безразлично, видел ли художник пруссов, которых представлял, или их образы возникли в его воображении под влиянием повести о мученечестве и смерти святого. Нам это значительно менее безразлично, потому что пруссы на Гнезненских дверях являются самым старым иконографическим (?) изображением этого народа. С досадой, однако же, должны признать, что замысел изображенной картины и недостаток знакомства с реалиями, ставят это произведение вне возможностей серьезных исследований внешности и одежды пруссов. Трудно себе вообразить, чтобы в условия климата Мазурского озерного края и Прусской равнины возможно было хождение в короткой юбочке и с открытым торсом, прикрытым рядами шейных гривен.
Создатель плоской резьбы (скульптуры), таким способом представивший прусcов, хотел подчеркнуть их дикость, варварство и озверение. Впрочем, это была художественная манера, часто применявшаяся в те времена. В Жизнеописаниях св.Войцеха и в хронике Винсента Кадлубека встречается очень много эпитетов, которыми забрасывали пруссов, и среди которых определение «псоголовые» вовсе принадлежит к наиболее оскорбительным. Все нелестные определения пруссов, содержащиеся в польских хрониках, преследовали цель подчеркнуть презрение, которое был обязан питать добропорядочный христианин по отношению к дикому язычнику. И поэтому, если читаем, что «жителя небес окружают длинными рядами псиные головы, раскрывая кровожадные пасти»¹, то известно, что автор таким способом выражал свое полное неприязни отношение к языческим пруссам. Для истинного христианина каждый язычник как человек, не охваченный милостью Божьей, был подобен самым диким животным. Следовательно, тщетно искали бы мы в польских средневековых хрониках реалистичного описания внешности и одежды тогдашних пруссов.
Доброжелательный к пруссам и, по-видимому, безпристрастный в своем сообщении (донесении) оказался Адам Бременский (IX в.), который написал, что сембы – голубоглазые, имеют румяное лицо и носят длинные волосы. Идентично пруссы охарактеризованы в хронике Гельмольда (XII в.): «Люди эти имеют голубые глаза, красное лицо и длинные волосы»². Это изображение, в принципе, совпадает с результатами археологических исследований скелетов, происходивших из древних и раннесредневековых могильников, открытых на прусских, а также литовских и латышских землях. Оказалось, что похороненные там люди представляют нордические, староевропейские (кроманьонские) и субнордические (нордическо-лапоноидные) расовые компоненты. Эти типы характеризуются светлой пигментацией кожи, блондинистыми или рыжеватыми волосами и голубыми глазами. Среди похороненных на этих кладбищах есть редкие случаи, представляющие средиземноморские и палеоазиатские антропологические типы, приближающие популяцию к желтой расе. Этот расовый компонент несколько чаще отмечен в пределах литовских и ятвяжских могильников.
Подобные расовые компоненты представлены в пределах средневековых славянских захоронений. Исключительно большая доля староевропейских расовых компонентов приближала пруссов к скандинавам. Таким образом, прусс, как поляк и житель Скандинавского полуострова, в средних веках был статным мужчиной со светлой кожей, светлыми волосами и глазами. Прусские женщины своей внешностью также напоминали славянок.
В одном из Жизнеописаний святого Войцеха находится описание совещания миссионеров, произошедшее после их изгнания пруссами. Войцех, задумавшись над причинами прежних неудач, постановил: «Наша внешность и чуждость наших одеяний, как вижу, претит язычникам; поэтому, если согласитесь, мы изменим одежду, позволим, чтобы у нас отросли волосы, свисающие вниз. Не будем сдерживать роста подстриженной бороды»³. Из приведенной выше цитаты узнаём, что одежда, которую носили миссионеры, вызывала изумление у пруссов, но мы не знаем, на какое одеяние следовало ее сменить, чтобы быть похожими на здешних жителей. Представленные на Гнезненских дверях миссионеры одеты в длинные ниспадающие одежды. Пруссы – в короткие складчатые юбочки, доходящие до колен. Неужели проблема лежала в длине платья?
Но зато существенна информация о длинных волосах и подстриженных бородах. На Гнезненских дверях пруссы в самом деле носят длинные волосы и густые (пышные) усы, но их бороды гладко выбриты. Таким образом, согласимся, что оба представления остаются в относительном (сравнительном) несоответствии (притиворечии) по отношению друг к другу. Однако, как уже знаем, изображения пруссов, представленные на Гнезненских дверях, нельзя трактовать дословно, потому что, вероятнее всего, эти изображения имели условный характер.
По правде говоря, не намного больше информации о внешности и одежде пруссов в эпоху средневековья можно найти в письменных переводах. В 1445 году к Всеобщим Положениям Великого Магистра Ордена было добавлено несколько параграфов, охватывающих серию распоряжений и запрещений в сфере быта. Они известны как Фромборгские Постановления, а один из содержащихся в них пунктов запрещает ношение «языческих одежд». Как выглядели эти одежды, к сожалению, не сказано. Однако, они должны были отличаться от повсеместно носимых славянами и немцами.
Петр из Дусбурга в своей хронике сделал замечание, что пруссы не уделяли чрезмерного внимания одежде, не проявляли по отношению к ней специальной заботы, даже не старались ее ничем украсить. «О богатстве и зажиточности в одежде совершенно не заботится этот народ; как ее сегодня сложит, так ее завтра на себя и наденет»⁴ – пишет хронист крестоносцев. Это замечание могло бы свидетельствовать исключительно о неопрятности пруссов, но не дается никакой точки зрения на их способ одевания. Факт, что пруссы не придавали особого значения одежде, является существенным, но только односторонне освещает интересующую нас проблему.
Пруссы, возделывая лен и разводя овец, имели соответствующее сырье для ткачества и шитья одежды. У них были также в избытке шкуры и пушнина (меха), которые они могли выделывать. Однако же из выссказывания Гельмольда следует, что охотнее носили льняную и шерстяную одежду, чем сшитую из кожи (шкур). Ни Адам Бременский, ни Гельмольд не заметили ничего особенного в одеждах пруссов, иначе, вероятно, написали бы об этом.
Если бы не археологические источники и современные методы исследований, мы были бы совершенно бессильны, пробуя воссоздать прусскую одежду в средние века. До XIII века ткани сгорали на погребальных кострах вместе с умершими. Немногочисленные обрывки тканей происходят лишь с периода, когда пруссы были вынуждены изменить погребальный обряд и, согласно с требованиями христианской веры, начали хоронить умерших в могилах. Эти обрывки сохранились благодаря консервирующим свойствам окисей металла. Подвергнутые специальным лабораторным исследованиям, они раскрывают секреты материала (вещества), из которого были сделаны, техники изготовления, и даже цвет. Особенно большое собрание тканей происходит с исследованного уже после войны могильника на Нижней Равнине около Кентшина. Среди сохранившихся там обрывкой преобладали шерстяные ткани, выполненные из овечьей шерсти, лишенной примесей. Только в одном случае нитка, из которой сделали ткань, была скручена из овечьей шерсти с добавлением шерсти оленя или косули. Эта ткань была выполнена на спицах простой «свитерной» строчкой (один ряд - лицевыми петлями, второй ряд – изнаночными петлями). В захоронениях Нижней Равнины открыто, впрочем, несколько разных трикотажных кусочкой, сделанных на спицах этой строчкой.
В эпоху средневековья «свитерный» трикотаж не был популярен ни в Поморье, ни в Польше. Немного открыто его также в пределах скандинавских и немецких поселений. Зато очень много шерстяного трикотажа доставили археологические исследования литовских курганов VIII – IX вв. Следовательно, на основе археологических исследований можно признать, что шерстяной трикотаж (изготавливавшийся на соответствующе обструганных и выглаженных деревяшках), был всем балтам, а, следовательно, и пруссам, давно известен. В средних веках одежду, деланную из овечьей шерсти, иногда с добавлением спряденной шерсти других животных, носили прежде всего прусские женщины и дети. Как правило, ее делали из одноцветной пряжи натуральных оттенков, знали, однако, способы соединения разных цветов. В одном из погребений в Нижней Равнине обнаружили обрывки ткани в параллельные поперечные светлые и темные полосы.
Все шерстяные ткани из Нижней Равнины с точки зрения примененной техники ткачества соответствуют среднему качеству (средним сортам) раннесредневековых гданьских тканей. Изготовляли их на примитивных вертикальных ткацких станках, применяя простейшую технику переплетения. Это значит, что ткани изготавливались в примитивных кустарных условиях и не имели типичных признаков специализированных ремесленных мастерских. Проще говоря, ткали их женщины на разных, но по конструкции похожих, ткацких станках, а профессиональные умения ткачих были не только очень низкими, но также неодинаковыми. Эта точка зрения подтверждает все, что мы рассказали выше о способах ткачества на прусских землях в средние века. В эти времена пруссам не были известны ремесленные мастерские, производящие ткани на продажу. Каждая семья должна была сама изготавливать ткани для собственных нужд.
Только один фрагмент шерстяной ткани, найденный на Нижней Равнине,соответствовал техническим требованиям, применяемым при изготовлении фландрийского сукна среднего качества. По-видимому, материал, из которого была сшита одежда умершего, был приобретен у иностранного купца, что соответствует информации Адама Бременского, что пруссам привозили льняные и шерстяные материалы.
Кроме шерстяных тканей в могилах с Нижней Равнины были найдены также обрывки льняных тканей. Все сохранившиеся фрагменты льняных тканей также носят признаки ткачества на вертикальных станках, и также при их изготовлении применяли исключительно простейшие переплетения полотна. Это указывает на недостаток ремесленного опыта ткачих, и, следовательно, также как в случае с шерстяными тканями, делали их особы, может и искуссные в ткачестве, но не обладающие специальными умениями.
Один из сохранившихся обрывков ткани имел фактуру pasiaka и был сделан из натурального шелка. Как сырье, так и техника изготовления ткани указывают на то, что она была изготовлена в ткацкой мастерской, действующей не только за границами прусских, но даже славянских земель. Подобная находка уникальная не только на прусских землях, но также редко встречается во всей Европе. Цена куска шелка, из которого было сшито платье похороненной в могиле женщины, была в те времена необычайна высока. Наверняка, превышала покупательные возможности среднего прусса, хотя такая ткань могла попасть к нему как военный трофей или ценный дар.
Ничего не указывает на то, чтобы пруссы особенно наслаждались ношением таких дорогих одежд или часто шили себе одежды из натурального шелка. Правда, в Польше уже со времен Болеслава Храброго «каждый рыцарь и каждая придворная дама вместо шерстяных и льняных платьев использовали плащи из дорогих тканей»⁵, но этих слов хрониста ни в коем случае нельзя отнести к пруссам.
Наверняка, шелковое платье не было одеждой повседневной, а носили его только по специальным случаям и заботливо сохраняли до похорон, потому что пруссы имели обычай «что тела умерших сжигали, складывая вместе с ними на погребальный костер их одежду, коней, оружие и все самое лучшее, что было у умершего»⁶. Конечно, не все сгорало на костре без следа, значительная часть предметов, хоть и была обожжена и деформирована, сохранилась в таком состоянии, что восстановление их вида и сырья не представляло для специалиста больших трудностей. Однако, нужно помнить, что одежда, в которой сжигали либо хоронили умершего, не была его повседневным одеянием, надевали ее только по специальным случаям. Неизменными были только основные части гардероба, такие как рубаха, штаны или юбка, сшитые чаще всего из льняного полотна и шерстяных тканей достаточного плохого качества, сотканных домашним способом. «Одежда у них была такая, что мужчины носили шерстяные, а женщины – полотняные платья»⁷ – пишет Стрыйковский, подчеркивая, что такое разделение материала на женсую и мужскую одежды было у пруссов древней традицией. Как показали археологические исследования, это не было обязательным правилом, ткани обоих видов можно встретить как в мужских, так и в женских погребениях.
Основной частью мужской одежды были длинные и узкие брюки, называемые „lango”, которые заправляли в обувь и перевязывали ремешками. На штаны выпускали длинные, до колен, льняные или шерстяные рубахи с длинными узкими рукавами с широкими манжетами. Еще в XVI (?) веке надровы и сембы носили выпущенные на штаны длинные, до колен, рубахи. Мужская рубаха была около шеи обшита тесьмой, сотканной из разноцветных нитей на дощечках. Такой самой тесьмой отделывали манжеты на рукавах. На груди рубаху скрепляли бронзовыми подкововидными фибулами, реже серебряными, черепаховидными. На талии рубаху подпоясывали тесьмой, поясом или ремнем, благодаря чему она ложилась свободными складками. Более праздничные рубахи были вышиты цветными нитями. Иногда на подол рубахи и манжеты набивали мелкие бронзовые оковки.
Мужские рубахи не всегда были белыми. Ятвяги и сембы носили голубые рубахи – это был, впрочем, их любимый цвет. В одежде избегали обычно красный цвет, за исключением нитей, которыми делали вышивку.
Повседневные пояса для подпоясывания рубах были сплетены из липового лыка, праздничные - сделаны из кожи. Парадный пояс прусского всадника покрывали оковки из бронзовых или серебряных бляшек, бронзовых накладок или выпуклых конусообразных шишек, размещенных в несколько рядов. Кожаные пояса застегивали на железные, серебрянные или бронзовые пряжки разных форм. По обе стороны пряжки вешали связки спиралек из бронзы, амулеты и колокольчики. К поясу пристегивали меч и нож в кожаных или деревянных ножнах, а также рог для питья. За пояс закладывали несколько коротких, сделанных из одного куска древесины, палок, которыми пруссы ловки метали в цель.
Каждый день мужчины ходили в обуви из липового лыка (kurpe), ибо – как пишет Стрыйковский – «в этих краях видели людей, которые, как и сейчас, использовали лыко на обувь и другие потребности»⁸. В исключительных случаях надевали обувь из мягкой кожи, украшенную пряжками из бронзы или серебра и застегивавшуюся на ремешки. К кожаной обуви прикрепляли шпоры.
Дополнением мужского костюма была верхняя одежда из шерсти, называемая ”wilna” или ”wilnis”, наподобие длинного кафтана. Прусс, изображенный на капители колонны в Мальборке, одет именно в такую одежду. Верхняя одежда имела длинные и широкие рукава и могла спускаться свободно, либо подпоясывалась в талии. Кафтаны такого типа, которые носили курши (? Kury) и латгалы, имели края, на которые густо набивались бронзовые бляшки и колечки, а спереди застегивались булавками или фибулами. Пруссы неохотно использовали булавки, заменяя их большими фибулами. Мужская верхняя меховая одежда (доха), называемая „caune”, от прусского определения куницы, была дополнением праздничного зимнего наряда.
Пруссы, как это представил создатель Гнезненских дверей, носили на шеях гривны с большим количеством витков, скрученные из нескольких серебряных или бронзовых проволок, не замкнутые, с шишковидными окончаниями. Носили их на рубахах, а так как диаметр верхнего обруча гривны был меньше, чем остальных, она свободно опускалась на грудь. Еще в XVI (?) веке ношение таких обручей пруссами не являлось редкостью, на что обратил Стрыйковский, написав, что «обручами из меди или латуни шеи окружали»⁹. В прусских погребениях чаще всего встречается одна шейная гривна, хотя иногда бывает их больше. Может быть, правом ношения такой гривны обладали только вожди или назначенные тингом управляющие городищ. Однако повсеместное распространение их в мужских погребениях противоречит такой вероятности, хотя периодически исполнявшиеся функции власти непомерно увеличивали число особ, получающих право ношения и владения таким знаком отличия.
Прусские мужчины носили также на руках браслеты из бронзы или серебра. Если имели только один браслет, то он украшал запястье правой руки; если носили больше браслетов, то массивный, с расширенными концами, украшал правое запястье, остальные – левое запястье. Вероятно, браслет, носившийся на правой руке, выполнял также защитные функции, предохраняя руку во время битвы или работы. На пальцах обеих рук мужчины носили кольца из проволоки, закрученной ввиде спирали, иногда с плоской средней частью.
Летом не носили головных уборов, зато зимой надевали высокие меховые шапки, украшенные подвесками из бронзы. Иногда мужчины придерживали длинные волосы повязкой из бронзовой цепочки или цветной цветной тесьмой из шерсти с прикрепленной связкой колокольчиков.
Как можно догадаться из выссказывания Дусбурга, повседневная одежда не отличала богатых от бедных, потому что всегда это были штаны, заправленные в лыковые лапти, и выпущенная наверх длинная рубаха, подпоясанная ремнем или поясом. И это было понятно, потому что одежда не определяла значение мужчины в группе. С помощью одежды не нужно было указывать на свое богатство, потому что и так все точно знали, кому повезло в последнем завоевательном походе (грабительском набеге), или кто получил значительный доход от продажи шкур и мехов, добытых на охоте. Ведь получение высокого звания зависело от воли общества и признания со стороны сообщества независимо от одежды, в которой ходили. Каждый старался сохранить в своем личном имуществе предметы большой ценности, зная, что после смерти все они будут сложены в его могиле, и вместе с ними он отправится в страну мертвых, потому что «какое здесь [на земле] состояние досталось человеку, был ли он дворянином (шляхтичем, благородным) или простаком, бедным или богатым, могущественным или без власти, таким же будет его состояние после воскрешения в будущей жизни»¹⁰. Поэтому каждый заботливо накапливал самую лучшую и дорогую одежду, редко ее используя и защищая от разрушения не для того, чтобы внушать уважение соседям, а чтобы после смерти достойно предстать перед предками.
Основной частью одежды прусских женщин была длинная, белая, сотканная изо льна, рубаха с длинными рукавами. Повседневная платье-рубаха была простой одеждой, подпоясанной тесемкой или шнуром из лыка, праздничная – обшитая тесьмой около шеи или вышитая. Эти более праздничные рубахи скрепляли декоративными фибулами из бронзы или серебра, которые в прусском языке носили название «northe» или «nortue».
Дополнением рубахи-платья была грубая шерстяная или льняная одноцветная юбка. Носили ее только во время семейных или общих (коллективных) праздников. Юбки литвинок в эпоху средневековья были обшиты бронзовыми бляшками, а прусские, хотя и были похожи по покрою, ничем не были украшены.
Частью женской одежды, необходимой в праздничные дни и обязательной при погребении, был большой прямоугольный платок, который набрасывался на плечи и скреплялся на груди фибулой. Платок был соткан из цветных нитей и украшен по краям бахромой, обшит тесьмой или бронзовыми бляшками.
Женщины, главным образом, ходили босые или в лаптях из лыка. Кожаную обувь надевали только ввиде исключения. Зимой женщины носили, вероятно, теплые, сделанные на спицах, свитера и жилетки, а также накидки из меха куницы.
Рубахи и платки женщины скрепляли фибулами очень разнообразных форм. Любимыми и часто использованными были фибулы подкововидные, черепаховидные, арбалетовидные и щитовидные. Шеи украшали гривнами и ожерельями из цветных бусинок и бронзовых подвесок. Шейные гривны были наподобие тех, которые носили мужчины, но, конечно, менее массивные и с меньшим количеством витков. «Возле ушей тоже вешали колечки, как это все и по сей день видим»¹¹ – написал Стрыйковский, а археологические подтверждают, что прусские женщины носили височные кольца из тонкой бронзовой проволоки с нанизанными на нее стеклянными бусинами или подвешенными бронзовыми подвесками. Височные кольца пришивались к тонкой повязке, чаще всего многоцветной, сотканной из шерстяных или льняных нитей, завязывавшейся сзади или скреплявшейся на замочек.
Руки женщин украшали бронзовые браслеты с большим количеством витков из проволоки, скрученной спиралью, которые носились выше или ниже локтя. Иногда к браслетам прицепляли амулеты на цепочках: бронзовые колокольчики и подвески. Использовали также браслеты из бронзовой ленты с окончанием в форме головы змеи.
Прусские девушки носили длинные волосы, заплетенные в косу, связанные цветной тесьмой, ремешком или шнуром. К концам прицепляли связки подвесок, колокольчиков и бронзовых цепочек. После выхода девушки замуж, муж обрезал ей волосы и надевал специальную повязку из белого полотна, называвшуюся «abglobte». Еще в XVI-XVII вв. молодые надровские замужние женщины такую повязку носили аж до рождения первого сына. Ибо в соответствии с традицией рождение девочки не лишало ее матери девичества. После получения права снять «abglobte» прусская женщина повязывала на голову белый платок, который скреплялся с одной стороны булавкой или фибулой.
Об одежде детей буквально ничего не знаем. В детских могилах чаще всего не сохранилось никаких предметов, связанных с одеждой, впрочем, могил таких до этого времени найдено немного. Никто из хронистов также не упоминал о прусских детях и их одеждах. Эти одежды были незамысловатыми и, с уверенностью можно сказать, сильно напоминали повседневное одеяние славянских детей.
Итак, как видим, одежда пруссов в средних веках была простой и, в принципе, не отличалась от славянской. Может, только большее количество украшений из благородных металлов, надевавшихся по праздникам, было отличающим элементом. Число этих украшений, открываемых в прусских погребениях, может свидетельствовать о богатстве пруссов в благородной рудой, которую ведь должны были привозить с далеких сторон. Остается только задумываться, почему пруссы так редко делали и носили украшения из янтаря. Может быть, имея его в избытке, больше ценили предметы, которые могли получить взамен за янтарное сырье.
В противоположность тогдашним польским и западноевропейским обычаям богатство одежд не было поводом для демонстрация ни социального, ни мущественного положения. Особенно женщины, замкнутые в хозяйствах, редко допускались до коллективных собраний и обрядов и имели мало случаев, чтобы показать свои наряды. Впрочем, не наряд был важен и не он считался при оценке достоинств человека. Богатое платье из дорогого привозного материала могло вызвать изумление, но более всего ценилась отвага, самопожертвование для земли и веры и самоотдача на благо общественных дел. У пруссов даже в XIII веке слой нобилей, общественное значение которого, несомненно, все возрастало, не приобрел особых прав и почета в пределе сообщества, среди которого жил. Никогда не появились здесь понятия княжеского двора и собственности типа «княжеской», не было придворных дам, которые «ходили, нагруженные золотыми коронами, ожерельями, цепями на шее, наплечниками с золотой бахромой и драгоценностями, что если бы их другие не придерживали, не смогли бы они поднять этой тяжести металла»¹² – как пишет Галл Аноним о дворе Болеслава Храброго.
Все женщины одинаково работали в хозяйстве своих отцов, мужей и братьев. Как главные жены, так и наложницы, вели хозяйство независимо от имущественного положения хозяина. Случаев, чтобы надеть праздничный наряд, было у них немного. Одним из них была собственная свадьба либо свадьба сестры, подруги или брата, другим – семейные или коллективные праздники. И всегда самым важным случаем для использования праздничного наряда были собственные похороны. Умершую женщину одевали во все самые ценные наряды и украшения, собранные ею в течение всей жизни. Но на каждый день женщины довольствовались грубой одеждой, гарантировавшей удобство и тепло при работе.
На основе выссказывания Длугоша, что «ежедневная баня было потребностью как у мужчин, так и у женщин: ибо утверждали, что баня выгоняет из тела болезнь после перепоя и продлевает жизнь»¹³ – можем предположить, что пруссы принадлежали к людям, исключительно чистоплотным. Из других сообщений знаем, что баня должна была находится в каждом прусском хозяйстве. Ибрагим ибн Якуб, который описал славянскую баню, служившую всей деревенской или раннегородской общине и посещаемую жителями от случая к случаю, не имел счастья посмотреть на прусские бани. Для прусса использование бани и ежедневное купание были безмерно важны. Купание в реке или в озере летом не могло заменить потребности разогреться паром и обмыться горячей водой. Из записи хрониста, что «некоторые пруссы стараются каждый день мыться в бане, чтобы чтить своих богов», можно сделать вывод, что во время мытья в бане совершали какие-нибудь ритуальные действия. Вероятно, в бане собиралась часть или вся семья, и во время ablucji пели и молились. А может, только выражали радость жизни и благодарили богов за благосклонность. При случае, вероятно, обсуждали повседневные дела и задумывались над новыми начинаниями. Но трудно поверить, чтобы мытье в бане было проявлением отдавания почтения богам.
О волосах и содержании их в чистоте старательно заботились, о чем можно заключить на основе большого количества найденных во время археологических исследований костяных гребней, часто красиво украшенных.
Прусская структура поселения способствовала взаимной изоляции и тем самым оберегала от распространения болезней и заразы. Как можно заключить из результатов археологическо-антропологических исследований, прусское общество принадлежало к исключетельно здоровым людям. Мужчины погибали в грабительских набегах и на войнах, но если кому сопутствовала удача – доживал до старости в отличном здоровье. Женщины жили значительно меньше вследствие тяжелой повседневной работы, а прежде всего умирали молодыми при родах. Те, которые никогда не рожали или которым удалось пережить многочисленные роды, и которых не замучил ежедневный труд, жили также долго, почти никогда не болея. И здесь непоследнее значение имел, по-видимому, обычай строительства отдельных семейных бань, которыми редко пользовались чужие. При всем примитивизме повседневной жизни грязь и насекомые не были характерны для прусского народа. Необычайно было развито лечение лекарственными травами и существование в эпоху средневековья большой группы знахарей, умеющих «выгнать болезнь из тела» - все это способствовало тому, что, несмотря на трудные условия существования жизнь прусов была свободна от зараз, мора и эпидемий. Во всяком случае, жилось здесь здоровее, чем на славянских землях, хотя и умиралось легче.

1. ?ywot II – Brunon z Kwerfurtu, ?wi?tego Wojciecha ?ywot drugi, t?um. K.Abgarowicz/ Pi?miennictwo czas?w Boles?awa Chrobrego, Warszawa, 1966. s.138-139
2. Helmold – Helmolda Kronika S?owian, prze?. J. Matuszewski, Warszawa 1974, s.83
3. ?ywot II, s. 140-141
4. Miko?aj z Jeroszyna – Di Kronike von Pruzinlant des Nikolaus von Jeroschin, t.1, Leipzig, 1861, s. 62
5. Anonim Gall. Kronika Polska, prze?. R.Grodecki. Wroc?aw 1965. I, 6, s.21
6. Jana D?ugosza kanonika krakowskiego Dziej?w Polskich ksi?g dwana?cie, przek?. K.Mecherzy?ski, Krak?w, 1867-1868. Ks.II, s.133
7. Kronika polska, litewska, ?mudzka i wszystkiej Rusi Macieja Osostewiciusa Stryjkowskogo, Warszawa 1846, I, s. 47
8. Там же.
9. Там же.
10. Mikolaj z Jeroszyna, s. 59
11. Stryjkowski, I, s. 47
12. Gall Anonim, I, 12, s.32
13. Dlugosz, ks. II, s. 132